15.12.2004 (15)
Так или иначе, в выступлениях Хрущева о литературе и искусстве с 57 по 63 год (это было последнее его значительное выступление) повторяются одни и те же немногочисленные положения: в нашей советской истории хорошего гораздо больше, чем плохого, а современность и вовсе блистательна, так как мы идем к коммунизму, поэтому нельзя тех, кто такую историю и такую действительность славит, называть лакировщиками, положительная задача – основная задача литературы, писатели и художники – помощники партии. Народ и партия едины: кто в партии, тот с народом, кто с народом, тот обязательно будет в партии. Партия объявлялась непогрешимой. А Сталин, соответственно проводил антипартийную политику, извратив партийную политику Ленина. Утверждение своего, как и при Сталине, сопровождалось настороженным, мягко говоря, отношением к чужому, к иностранной литературе. Проявилось это страшнее всего в истории с Пастернаком в 58 году. Сама по себе публикация «Доктора Живаго» в Италии, после того как главный редактор «Нового мира» Константин Симонов отказался его публиковать и заявил, что опубликовать его не может, так как не согласен с политической концепцией романа и стоит на прямо противоположных позициях, реакции не вызвала. Публикацию постарались замолчать. Повторения ситуации 29 года, с Замятиным и Пильняком, не было. А вызвало реакцию присуждение роману нобелевской премии (Второй случай присуждения русскому писателю нобелевской премии, первый – Бунин). «Враг поддерживает роман, значит и Пастернак – враг».
Новый-старый редактор «Нового мира» Твардовский (Симонова сняли и отправили в командировку-ссылку в Ташкент за публикацию произведений – каких – он говорил раньше, на его место снова был назначен ранее снятый Твардовский) возмутился той реакцией, которую вызвал в западных странах «Доктор Живаго» и переслал Пастернаку письмо редколлегии «Литературной газеты» с подписями и редколлегии «Нового мира», которая так же возмущалась романом, видя в нем прежде всего политическое содержание.
Хрущев роман не читал, но ему показали надерганные из романа цитаты, тот прочел и пришел в ярость. В то время проходил пленум ЦК. Хрущев вызвал 1-ого секретаря ЦК и приказал в своем докладе сравнить Пастернака со свиньей, сказав, что тот даже хуже свиньи, так как та не будет гадить там, где ест. Вл. Семичастный даже предложил выслать Пастернака к «любезным его сердцу капиталистам». За это получил повышение – стал председателем КГБ и в 63 году активно участвовал в смещении Хрущева, а Брежнев за это отправил его на Украину – задвинул совсем: как и Хрущев в свое время, отодвинул тех, кто помог ему придти к власти.
На объединенном заседании президиума правления союза писателей СССР, бюро оргкомитета союза писателей СССР и президиума московского отделения Пастернак был исключен из союза писателей. По слухам, против исключения Пастернака проголосовало только два человека. Один из них – Твардовский. Он был против публикации этого произведения за рубежом, против присуждения Пастернаку нобелевской премии, но понимал значение Пастернака для поэзии.
31 октября 58 года состоялось общемосковское собрание писателей. Одобрили исключение Пастернака из союза писателей, выражали свое возмущение, предлагали лишить Пастернака советского гражданства. Председательствовал С. С. Смирнов, он сдерживал страсти на этом собрании. Кроме него выступало еще 13 человек: Л. Ошанин, К. Зелинский, В. Герасимова, В. Кольцов, А. Безыменский, А. Софронов, С. Аксенов, Б. Слуцкий, Г. Николаева, В. Солоухин, С. Барухин (?), Л. Мартынов, Б. Полевой. Никто не пробовал оправдывать Пастернака. Только Б. Слуцкий говорил значительно меньше других и потом до психушки дошел, переживая, что позволил себе это выступление. Выступать хотело еще 13 человек, в том числе Е. Долматовский, В. Инберг, В. Дудинцев (сам битый, хотел оправдаться за счет постернака. Потом, в перестроечные годы написал нашумевший роман «Белые одежды». Теперь умер и его никто не вспоминает). Когда принимали резолюцию, Вера Инберг, которую недавно критиковали как декадентку, заявила, что эстет и декадент – обвинение чисто литературное, декадент не содержит будущего предателя. С. С. Смирнов заметил: «Сказано очень определенно». Отклонил предложение писать правительству просьбу о лишении гражданства. Сказал, что правительство само разберется. Пастернак уезжать не хотел. Федин уговаривал его подписать письмо в ЦК с отказом от нобелевской премии и с рассказом о русских березках, без которых он не может жить. От нобелевской премии он вынужден был отказаться, а письмо в ЦК так и не подписал, как не подписал в свое время письмо с осуждением Тухачевского и некоторых других репрессированных военоначальников (37 г.). Но как тогда его подпись появилась среди других, так и теперь письмо от имени Пастернака было напечатано. Его раскаяние продемонстрировали и из СССР не стали высылать. Потом, через два года, когда хоронили Пастернака, Федин сказался больным и не вышел с ним проститься.
Потом не пенсии Хрущев прочитал «Доктора Живаго» и сказал – надо было напечатать. Ничего бы не случилось.
29 мая 59 года Хрущев выступил на третьем съезде писателей. К руководству союзом писателей пришел тогда К. Федин. Хрущев говорил во многом то же, что и раньше. Протестовал против клички «лакировщики» Писателей называл инженерами человеческих душ (без ссылки на Сталина повторял его выражение). Высказывался против особого внимания к отрицательному в жизни. «На кляче отрицательного не только из болота не выедешь, но и по хорошей дороге далеко не уедешь». Это по Хрущеву подход к человеку с заднего двора, с черного хода. Против скучных книг, которые надо читать с булавкой – уколешь себя, тогда проснешься. О книге Дудинцева (видимо «Не хлебом единым» - Н. О.): читал эту книгу и надо сказать без булавки читал. Есть там некоторые страницы, заслуживающие внимания. Дудинцев точно подметил некоторые отрицательные явления, но изобразил их нарочито преувеличено и обобщенно. Я уже говорил, что Дудинцев никогда не был нашим врагом и никогда не был противником нашего строя. Говорил, что даже хотел с ним побеседовать, но то одна делегация, то другая делегация – никак не нашел времени.
Напомнил поговорку «Лежачего не бьют» Если в идейной борьбе противник сдается, признает себя побежденным и выражает готовность встать на правильную позицию, не отмахивайтесь от него, поймите его, подайте ему руку, чтобы он смог в ряд встать и вместе работать.
Было принято целое постановление против одного тома «литературного наследства» - «Новое о Маяковском». С одной стороны отменили постановление об опере «…» А в этом томе была напечатана интимная переписка Маяковского с людьми, которые не уважались советским официозом и т.д.
А в 60 году была совершена акция не менее противозаконная, чем шельмование Пастернака, - изъятие всех экземпляров романа В. Гроссмана «Жизнь и судьба». Правда, этим вопросом занимался не Хрущев, а секретарь ЦК по идеологии М. А. Суслов. Он Гроссмана принял, разговаривал как всегда вежливо, но рукопись вернуть отказался, сказав, что печататься она будет лет через 200-300.
Писатели поняли, что расчет на резкий поворот в культурной политике не оправдался, желающих оказаться на месте Пастернака не было. Вместе с тем изменения происходили естественным образом. Восстанавливались имена в истории литературы. Забытые, а тем более репрессированные писатели оценивались восторженно. В противовес этому с призывом объективно изучать историю советской литературы выступили Метченко «Историзм и догма» («Новый мир», 56г., №12), потом с небольшим добавлением Ломидзе и Деменьтьева под названием «За глубокую разработку истории советской литературы» статья была перепечатана в «Коммунисте» (1956 г. № 12). А. Макаров в 58 г. напечатал статью «Разговор по поводу», К. Зелинский в 58 г. напечатал статью «О назначении поэзии» в которой писал: «Я писатель не только двадцатых, но и тридцатых, и сороковых, и пятидесятых годов, и сравнивая все эти десятилетия своей литературной жизни искренне не могу признать, что в 20 чувствовал себя как в золотом веке, а теперь как под железной пятой. Наоборот, я искренне считаю, что та школа духовного обновления, которую я проходил вместе со всей нашей литературой, сделала меня старше разумом и больше приблизила к пониманию некоторых коренных вопросов жизни и литературы, чем в 20-х, когда я писал книгу «Поэзия как смысл». Мне кажется, сегодня такую книгу я написал бы глубже, научнее». (комментарии Кормилова – напуганный раз в 20-х годах РАППом, К. Зелинский так в основном и оставался К. Вазелинским)
В 58 году вышел первый том трехтомной истории русской советской литературы под редакцией Л. И. Тимофеева, среди авторов которой были Синявский и М. Щеглов. Происходили изменения в теории. Прошли конференции, например, по теории реализма и социалистического реализма. Конференция по проблемам реализма в мировой литературе прошла в 57 году. Материалы конференции вышли в 59 г. На ней впервые серьезно ставился вопрос о реализме как о конкретном писательском методе, а не чисто типологическом принципе. И впервые у А. Лаврентьева был поставлен вопрос о частотности термина «критический реализм». Говорилось о том, что нельзя реализм распространять уж на все эпохи, реализм все-таки 19 век, не раньше.
На конференции 58 года о социалистическом реализме Л. Вдовиченко (?) открыл вопрос о его многообразии. Говорил о его единстве, но применил формулировку не «единство и многообразие», а «единство в многообразии». Тогда это воспринималось как значительное теоретическое новаторство.
С той же позиции печатались статьи реакционной критики конца 50-х годов. В. Некрасов «Слова великие и простые» («Искусство кино») и В. Сорнова (?) «Глобус или карта двухверстка» («Литературная газета»). В. Некрасов критиковал получившую в 57 г. ленинскую премию «Поэму о море» (?) А. Довженкова, очень пафосную… Виктор Некрасов отрицал патетику, преувеличения, а его обвиняли в отрицании романтики и принижении действительности.
Ну а Некрасов (???) в статье «Глобус или карта двухверстка» неосторожно выступил по аналогичному вопросу и стал притчей во языцех. «Глобус – это слишком масштабный подход, а у Чехова был подход детальный, к каждому отдельному человеку, это можно разглядеть только на карте-двухверстке, где масштаб совсем другой».
Как я уже сказал с 57 года присуждались ленинские премии. 1-ми лауреатами стали Леонид Леонов за роман «Русский лес» (после чего статья Щеглова считалась порочной, но тем не менее она вошла в 58 году в первый сборник его статей), Мусса Джалиль (посмертно, книга стихов «Моя ??? тетрадь», написанная в немецком плену), Довженко (тоже посмертно) за сценарий «Поэмы о море» (?), Твардовский (за поэму «За далью даль»), Шолохову, Погодину (за трилогию о Ленине). В те годы, собственно, не было произведений другого типа, которые можно было бы выделить. В 60-е ситуация несколько изменится и ленинскую премию получит в 63 г. 35-летний автор книги «Повести волжских степей» (?) Ч. Айтматов. Правда перед этим ему намекнули, что надо бы как-нибудь проявить себя на критическом поприще, и он в «Правде» напечатал очень реакционную статью «Создадим образ коммуниста». Правда сам он так образ коммуниста никогда и не создал. Но ему, как киргизу, представителю младописьменной литературы, дали ленинскую премию, но это уже была относительная деполитизация премирования. Твардовский в 60-е годы выдвигал от «Нового мира» «Один день Ивана Денисовича» Солженицына и повесть С. Залыгина «На Иртыше» о коллективизации, где героя «повезли из Сибири в Сибирь», но Хрущев тогда отстранился от вручения премий, а секретарь ЦК Л. Ильичев с помощью Брежнева это дело провалил.
В докладе А. Суркова на третьем съезде писателей 59 года в одном списке с лауреатами ленинской премии фигурировали авторы, которые по уровню таланта никак не могли претендовать на видное место в литературе, но, тем не менее, заняли это место вследствие актуальности проблематики или по инерции, идущей от сталинских времен: «Братья Ерковы ?» В. Кочетова, «Битва пути?» Г. Николаевой, «Кровь людская не водица» ??? и прочее. В том же списке были произведения В. Пановой, В. Овечкина, В. Катаева – все же писателей другого плана. Молодые во второй половине 50-х годов погоды не делали, все же в центре внимания были произведения старших – Шолохова, Леонова, Твардовского, Федина, Л. Соболева, Кочетова, Г. Николаева.
В этом смысле календарные 60-е годы решительно отличаются от второй половины 50-х. У нас установилась тенденция считать, что переломный момент пришелся на середину 50-х годов, т. е. на прямую связывать критику культа личности с тем, что произошло в литературе. Но на самом деле в литературе все 50-е годы доминировали старшие писатели, у которых мало что изменилось радикально. Это была не столько новая, сколько антистарая литература. «Судьба человека» Шолохова – тот же антииндивидуалистический герой, простой человек, который всем жертвует ради других. Но при этом и «Судьба человека» казалась тогда прорывом. Во-первых – положительный герой был в плену! Как он там свое достоинство утверждал – водку пил с немцами. По-настоящему новая литература началась именно с новым поколением писателей, в шестидесятые годы.
Шестидесятые отличаются от второй половины пятидесятых не культурной политикой Хрущева, Хрущев не менял принципиально политику до 64 г. Не следует, как Евтушенко, считать, что 63 г. был поворотом к реакции. В 63 г. стали критиковать Евтушенко, потому он и решил, что началась реакция.
Хрущев заглянул на выставку, увидел там абстрактную живопись. Такое каждая корова своим хвостом намарать может, - заметил он. Но Твардовский в «Новом мире» очень чутко отреагировал: начали с абстракционизма, а метят, кажется, в реализм. Действительно, скоро добрались и до тех, кто печатался у него в журнале.
В 60-е годы намечается поворот не в культурной, а в общей политике. Сентябрь 61 года – 22 съезд КПСС. (в 59 году был 21, незаметный). Принята программа строительства коммунизма. Это в представлении многих, и в том числе самого Хрущева, отделяло его эпоху от эпохи Сталина. Именно тогда Хрущев осмелился еще раз говорить о культе личности Сталина, уже не в закрытом, а в основном докладе. Тогда Сталина ночью вынесли из мавзолея и похоронили. Именно поэтому только в 62 году мог появиться в печати «Один день Ивана Денисовича», ни раньше, ни позже.
Солженицын написал произведение в 59 году. И тогда, конечно, после шельмования Пастернака, он и не думал о публикации. Его друг был знаком с секретарем редакции, а потому смог передать ей несколько приглаженную рукопись под названием «Щ-853» (лагерный номер Солженицына, который он отдал своему герою). Рукопись ходила по стране. Ее прочитала Ахматова. Она пригласила Солженицына и сказала: «Вы понимаете, что вы завтра проснетесь знаменитым? Славу очень трудно выдержать». Но надо было еще напечатать. Для этого нужно было обязательно передать рукопись не заместителям, а именно Твардовскому.
Солженицын в своей книге воспоминаний «Бодался теленок с дубом» писал: в это время я понял, что не могут остаться равнодушны к судьбе мужика Ивана Денисовича верхний мужик А. Твардовский и верховный мужик Хрущев.
Так вот, она дала рукопись Твардовскому, тот прочитал и стал думать, как выйти на Хрущева. Отдал рукопись либеральному помощнику Хрущева. Тот в нужный момент подсунул Хрущеву рукопись. Хрущев прочитал. Затребовал 11 экземпляров для знакомства президиуму ЦК. Они проголосовали не печатать. Хрущев отправил их подумать. Прошло переголосование. Все промолчали. «Значит, будем печатать». И в 11 номере «Нового мира» за 62 год появился «Один день Ивана Денисовича» (заглавие, данное Твардовским) с уникальным примечанием: печатается по решению ЦК КПСС. (Потом «Не стоит село без праведника» тоже печаталось с заглавием Твардовского – «Матренин двор»).
Публикация произвела эффект разорвавшейся бомбы. Конечно, на западе были и невозвращенцы, представители второй волны эмиграции, писавшие о лагерях, но чтоб в СССР, в самом читаемом журнале, с разрешения ЦК…
Потом отношения с «Новым миром» складывались у Солженицына не очень хорошо. Он проявил максимализм. Очень резко отзывался о Лакшине, который так его защищал (так как тот вступил в партию). А. Твардовский и вовсе был членом ЦК – всюду прикрывался своей красной книжечкой. Потом об этом хорошо сказал М. А. Лифшиц: «Если б Солженицын напечатал свое произведение на западе, никто б его не знал. А благодаря красной книжечке Твардовского он стал самым известным русским писателем, лауреатом нобелевской премии, лидером всего диссидентского движения».
Когда это было напечатано, у некоторых возникло представление, что меняется не только литературная, меняется вся политика. Даже Ахматова рассчитывала, что теперь уже со сталинизмом покончено навсегда.
Но Хрущев одновременно продолжал осуждать того же Эренбурга за то, что в его воспоминаниях «Люди. Годы. Жизнь (?)» сталинское время изображается в мрачных тонах. Но никто его гонениям не подвергал, в отличие от Г. Серебряковой, которая, отсидев, создает «произведения, нужные народу и партии» (она стала писать трилогию о молодости Маркса).
На встрече руководителей партии и правительства с деятелями литературы и искусства 8 марта 63 г. Хрущев подчеркивал именно это. Рождественскому он противопоставлял Грибачева. У Рождественского была строчка «Да, мальчики», а Грибачев ему отвечал: «Нет, мальчики», нечего, дескать, вам вылезать на авансцену. Ну и особенно прославлял Шолохова.
О лагерной теме Хрущев высказался, что это тема очень опасная, трудный материал. Любители сенсаций хватаются за жареное (?), в общем, определенно был против, так как для него это значит – услаждать наших врагов. Но если произведение укрепляет силы народа, то Хрущев не возражал. Лагерная тема отнюдь не получила распространения при Хрущеве, но антисталинистская тематика существовала все шестидесятые годы.
Второе отличие литературы шестидесятых годов от литературы второй половины пятидесятых в том, что произошла смена поколений (я об этом уже сказал). В пятидесятые на авансцене были классики советской литературы. В шестидесятые они еще не умерли (Твардовский, Леонов или Шолохов), но отнюдь не в литературе были заметны. Твардовский писал стихи, но главным образом вошел в литературу шестидесятых как редактор «Нового мира».
В начале шестидесятых основное внимание критики привлекла молодая проза; В. Аксенов, А. Гладилин, А. Кузнецов, Г. Владимов, Семин, В. Липатов и др., о чем писал А. Макаров в статье «Серьезная жизнь» в 60 г. (или еще В. Фоменко с его романом «Память земли» - о переселенцах с мест, затопляемых под водохранилище). Уже в начале шестидесятых был популярен В. Солоухин, в середине шестидесятых все заметили опубликованную в пролетарском журнале «Север» повесть В. Белова «Привычное дело», а в 67 г. повесть В. Распутина «Деньги для Марии». Уже был известен В. Астафьев, большую работу о ном, «Во глубине России», одну из последних своих работ, опубликовал в 67 году А. Макаров.
В 65 году мощную официальную поддержку получила военная тема. День победы восстановили как нетрудовой праздник, и Брежнев стал примазываться к этому празднику. Хотя, например, В. Быков все шестидесятые годы считался слишком трагическим писателем, но Бондарев, Бакланов, В. Богомолов уже не шельмовались как раньше.
Во второй половине шестидесятых новая идеологическая установка привела к подавлению молодой прозы. Суд над Синявским и Даниэлем в 66 году и последующие кары всех инакомыслящих привели к тому, что в конце шестидесятых установились два господствующих проблемно-тематических течения, уже тогда друг с другом связанных: военная и деревенская проза.
Но все же можно говорить о большом едином периоде шестидесятых годов. «Новый мир» все шестидесятые критиковал сталинизм, а ведь он сосредотачивал почти все самые значительные силы в литературе.
Произошла смена поколений и в критике. Во второй половине пятидесятых самыми активными критиками были прежние: В. Перцов, К. Зелинский, Т. Трифонова, В. Смирнова, В. Озеров, Е. Сурков, Ф. Левин и др. В шестидесятые годы шумят вокруг молодой критики «Нового мира», но были и очень активны пишущие сами по себе; Ф. Кузнецов, Л. Аннинский, И. Золотусский, С. Лесневский, А. Михаилов и др. В сталинистском «Октябре» есть свои новые критики: Н. Сергованцев (с которым полемизировал Лакшин), Ю. Миташин (?).
Еще один признак нового периода в том, что не только литература делится на направления или тематические группы. Ряд признаков направлений теперь появляется в критике. Создаются и критические направления и партия.
Во второй половине пятидесятых в оппозиции всегда оказывались, как и при Сталине, всегда отдельные разрозненные лица, даже если они и группировались вокруг каких то изданий («Литературная Москва», или в начале 60-х альманах «Тарусские страницы»). Их и защищали отдельные лица.
А в 60-е годы разделились разные литературные силы. Во главе прогрессивных сил стоял «Новый мир» Твардовского, в самом начале шестидесятых, недолго, «Литературная газета» (когда ее возглавлял С. С. Смирнов) и «Юность» во главе с В. Катаевым, но там критический отдел всегда был очень слабым.
Консервативные силы возглавлял «Октябрь» во главе с В. Кочетовым и буквально ноздря в ноздрю с ним шел другой журнал, «Знамя», возглавляемый другим таким же писателем-иллюстративистом пролетарской направленности В. Кожевниковым.
В середине шестидесятых противостояние двух групп особенно обострилось. «Октябрь» сделал поворот к постепенной реабилитации личности Сталина, а «Новый мир» оказался в оппозиции к официальной линии.
Но «Октябрь» был для нового руководства крайностью. Поэтому в статье «Правды» «Когда отстают от времени» в 67 году осуждались две крайние тенденции: и новомирская, и октябристская. Однако полемики с «Новым миром» было значительно больше, чем с «Октябрем». И все-таки официальная критика была более умеренной, чем критика «Октября». Но Всеволод кочетов был убежденным фанатиком, честным человеком, а официальные критики, к которым вскоре примкнули Ф. Кузнецов, Ю. Суровцев и др. часто просто приспосабливались к конъюнктуре (не все уж совсем приспособленцы, но твердых убеждений не было ни у одного). Итак, ко второй половине шестидесятых, сложилось три направления. Наиболее демократическое («Новый мир»), наиболее консервативное («Октябрь»), официозное («Вопросы литературы», «Правда» и др. журналы). Выделилось и четвертое – неославянофильское («Молодая гвардия», «Наше время»). Это то, что характеризует 60-е годы в целом.
60-е годы начались с острого ощущения новизны жизни. Одни полеты в космос, казалось, решительно отделяли современность от предшествующей эпохи. В результате в статье «Установки творческого подъема» («Вопросы литературы», 61 г., № 7) доказывалась необходимость… Незадолго до полета он читал «Реквием» Роберта Рождественского… (((Кусок совершенно непонятный)))
Те же аргументы в 62 г. использовал М. Чарный против В. Аксенова в статье «О свободе любви и свободе от серьезного в любви». Семью Димы Денисова автор «Звездного билета» рекомендует как весьма культурную семью. По формальным признакам по крайней мере. Отец – доцент, мать знает два языка, брат – научный работник. Но как же получилось, что у героя такой запас недоверия к жизненному опыту родителей и старшего брата? Как не сопоставить эту семью с другой семьей, прославленного космонавта Г. Титова? Отец его не столичный доцент, а всего лишь сельский учитель из далекого алтайского села. Но вы наверняка заметили, с каким чувством уважения говорит герой о своем отце, как связывает свой подвиг с воспитанием, которым обязан родителям. Т. е. литература непосредственно проверяется жизнью, в выступление направлено против противопоставления отцов и детей. М. Чарный и А. Макаров, писавший, что детям именно отцы открыли новый взгляд на жизнь, стремились подчеркнуть как угодно связь поколений.
В 1960 г. С. Рассадин, молодой критик, в «Юности», в 12 номере, впервые применил к новым писателям слово «шестидесятники» (подзаголовок «Книги о молодом современнике»). Рассадин высказался против литературы, которая повторяет образ молодежи 30-х годов с ее пресловутым аскетизмом. Героический ореол превращается в холодный нимб. Он говорил об образах целинников. И приводит слова, которые услышал на целине от тракториста Этика. Тот читал рассказ, в котором парень от хороших условий отказывается, спит в палатке, а рекорды как семечки щелкает. Говорит – у меня семья, да и вообще, если условия нормальные, так я и работать буду лучше. Пример из жизни - тоже прямое сопоставление. Спорит с официозом, опираясь на сходную аргументацию (к чему прибегал и Лакшин)
Рассадин называет среди молодух современных писателей, избегающих штампов в изображении рабочей молодежи А. Кузнецова, А. Гладилина, Доменьева, В. Аксенова («Коллеги»).
Чертой поколения называет обостренное чувство личной ответственности за все и всех.
Вскоре, однако, героям всех этих авторов этого предъявить не сможет. Это чувство из молодой прозы после 61 г. уйдет.
Молодая проза вызвала обширную полемику, как отмечалось тогда, несоразмерную сделанному этими авторами. Читатели и критики хотели новизны.
А. Макаров в статье «Серьезная жизнь», напечатанной в самом начале 60-х годов определил прозаиков, вошедших в литературу в начале 60-х как четвертое поколение. Термин тут же подхватил Ф. Кузнецов и не возражал, когда это термин приписывали ему. Макаров проанализировал произведения из трудовой жизни молодежи, прежде всего Рекемчука, Аксенова, В. Липатова, В. Семина и пришел к выводу, что это уже не условия 30-х годов, многое изменилось, пример подвигов Корчагина и Семена Давыдова из «Поднятой целины» современный юноша в собственной жизни применить не может. Считал, что нужно искать другие формы героического. (Одна из самых устойчивых категорий в литературе социалистического реализма. Лакшин вынужден был искать эти формы героического у Солженицына)
Молодых авторов приветствовали не только Рассадин, Макаров и Кузнецов, но и Б. Сучков, Л. Анненский и нек. другие. Однако литературных противников было больше. Впрочем, не было безоговорочного шельмования, как раньше. Факт появления новых произведений в 61 приветствовался (Войнович, Г. Семенов, Г. Владимов и др.)
Например, критик С. Дмитриев не принимал утверждения Б. Сучкова, что в лице молодых в двери искусства стучится будущее нашей литературы и возражал против разделения поколений. Такого же мнения о недопустимости этого разделения были Дементьев, Храбрый.
Поколение было чуждо нормативности и догматизму, но своей системы идей не имело. В области языка активно вводило молодежный жаргон, в том числе и в авторскую речь. Шум вокруг этого действительно был форсирован.
Дмитриев: «Поиски современного стиля». К сожалению, поиски эти идут вне традиций русской классической и современной литературы, с ее любовью к сложной разветвленной фразе, романной композиции… Короткая рубленая фраза, пренебрежение к средствам психологического характера, злоупотребление жаргоном улицы…Достоинства: динамизм, отвращение к риторике и громкой фразе, простота и достоверность рассказа. В том, что касается идейно-художественных и нравственных установок лидеров молодой прозы В. Акснова и А. Кузнецова, то это сложный оптимизм, «долой громкую фразу» и мыслящий герой. Мыслящий, но не переживающий на глазах у читателя. Отсюда и неприятие традиционного психологизма.
Это сказалось не только в статье Дмитриева, но и в книге В. Турбина (?) «Товарищ время и товарищ искусство» (1961).Динамический стиль. Против психологизма, как свойства литературы 19 века, в 20 веке психологизм не нужен. Книгу критиковали многие, в том числе Метченко, обвиняли автора в том, что единый стиль 20-ого века получается у всяких писателей, и советских, и буржуазных.
К книге отнеслись абсолютно в серьез, не заметив присущего Турбину-критику игрового начала.
Из молодой прозы больше всего подвергся критике «Звездный билет» В. Аксенова. В «Октябре» (61 г. №3 (?)) была статья под названием «Звездный билет куда?», в «Литературе и жизни» - «Фальшивый билет». Л. Соболев говорил на третьем съезде писателей: «Такая молодежь – явление далеко не массовое. Она тонет в громаде нашей молодежи совсем других воззрений и иного восприятия действительности».
Молодая проза отражала утрату веры в идеалы. Традиционная критика требовала их бичевать, а молодая проза никого бичевать не хотела. Закономерно, что именно представители молодой прозы в 70-80-е оказались в эмиграции. Для них позиция личности была единственной приемлемой позицией, а их очевидно притесняли. В. Кочетов писал в «Литературе и жизни»: сейчас в литературе толчется кучка неких пижонов. Пишут они о том, что у них произошло в квартире ночью, что увидели они из окна на московских тротуарах, выходят со своим чириканьем на подмостки творческих вечеров, аплодисменты девиц со средним образованием принимают за знаки всенародного признания и, упоенные этим дешевым успехом, все дальше уходят от реальной жизни. И свои, молодые, покритиковывали. Например, Аннинский??? в статье 64 года «Реальность прозы» писал: у Аксенева молодой герой стал исследовать сам себя и обнаружил бледность и скудность жизненного опыта. В 61 году Аксеновска проза еще казалась новой, хлопушки взрывались на каждом шагу: джинсы, джаз, лабуда. Но оказалось, что реалии быта не могут прикрыть духовную пустоту.
А в 66 году Н. Матвеева в статье «Энергия прозы» («Литературная газета») сказала проще и короче: произведения, в которых черной дырой сияет отсутствие хорошего человека. Современные прозаики считают, что хороший человек не может быть живым, живой для них – обязательно грешный. Что и было, по мнению Матвеевой, причиной неживучести многих произведений.
Вместе с четвертым поколением критике подвергся Булат Окуджава за повесть «Будь здоров, школяр» о собственной молодости, напечатанной в альманахе «Тарусские страницы», 61 год. Кроме него там печатались Трифонов, Самойлов, Цветаева и мн. др. Альманах этот в статье «Во имя чего и для кого» раскритиковали два местных преподавателя калужского педа. Они выступали против публикации Цветаевой и прочего эстетства, попыток обойти противоречия в деятельности Мейерхольда, против изображения В. Корниловым жизни на целине как бедной и неопрятной, были обвинения в натуралистичности и порнографии (хотя хуже поцелуев в альманахе ничего не было).
Смирновская литературная газета попыталась защитить. Критик Е. Осетров (и писатель-эссеист) в «Литературной газете» в 52 году попытался вывести из-под удара альманах, обругав только Окуджаву и назвав Казакова блестящим имитатором Чехова и Бунина.
Но калужское партийное начальство раздувало дело. Газета «Литература и жизнь» только и ждала случая уязвить «Литературную газету». Ее редакторами были в 58-61 гг. Полторацкий, 62 – Позняев (?) – журналисты совершенно незначительные, на ее политику влияли входившие в редколлегию С. Бабаевский, В. Василевский (?), критик, громивший в 54 г. Померанцева и пр. В редакционной статье «Литературы и жизни» альманах был подвергнут резкой критике, а на Ю. Казакова появилась пародия. О повести Окуджавы говорилось: «Герой во всю обнажает свою потребительскую сущность, упражняется в эгоцентризме на самом низком уровне».
Было разбирательство в ЦК КПСС. Наказали калужское издательство, а критика в основном трепала повесть Окуджавы, но обычно указывая сборник «Тарусские страницы». Будь здоров, школяр, - повесть, направленная против всяческой патетики. Ну а Ал. Метченко, тогдашний заведующий нашей кафедрой писал в статье «Новое в жизни и в литературе» в журнале «Коммунист» (с которым спорить было нельзя), 52 г., №5: «Тяжелое впечатление оставляет оправдание страха перед смертью, обнаженные в своем эстетизме признания лирического героя. Философия повести ярко выражена во вступлении. (Цитирует: это о том, как я воевал, как меня убить хотели, но мне повезло. Я уж и не знаю, кого мне за это благодарить. А может и некого.)». «Читаешь и думаешь, -пишет Метченко (не воевавший, во время войны он был деканом двух факультетов универа, эвакуированного в Куйбышев), - неужели автор не понимает, что он оскорбляет тех, кто своей смертью спас тех, живущих сегодня, в том числе и его самого. К сожалению, подвиг народа, нравственные критерии поведения человека мало интересуют автора».
«Уже кое-кому показалось, что пора реабилитировать пахнущую ладаном идейку всепрощающей любви. В том же сборнике, где увидела свет повесть Булата Окуджавы, призыв полюбить поэзию Марины Цветаевой (фамилия не называется, но речь шла о предисловии Всев. Иванова) выражен следующим образом: любовь объясняет все, так же как и прощает многое, если не все». За эту же склонность прощать все Метченко критикует и повесть В. Некрасова «Кира Георгиевна» о современной Попрыгунье чеховского типа. Метченко вспоминает статью В. Некрасова 59 г. «Глобус или карта-двухверстка» с утверждением определенности.
«Кира Георгиевна» неоднократно оценивалась подобным образом тогдашней критикой и даже самим Никитой Сергеевичем. Он говорил: «Я имею в виду нашего этого Некрасова. Ему надо бы поучиться у другого Некрасова».
О повести так или иначе отрицательно отзывались Ф. Е. Николаев, А. Г. Дементьев и др. Только новомировский критик Феликс Светов в статье «Нравственный кодекс героя» («Литература и жизнь», 52 г.) написал: «Повести о минувшей войне Г. Бакланова «Мертвые страху не имут», Б. Окуджавы «Будь здоров, школяр», произведения по-своему, пусть даже и спорно увидевшие войну, объединенные ненавистью к войне и к тому чудовищному, что она несет с собой».
Уже с начала 60-х годов критиковались воспоминания Эренбурга за не объективность, за художественное пристрастие, за апологетические изображение М. Цветаевой, позднего Мандельштама, за отсутствие того, что реально происходило в советской литературе. Происходило, - писал В. Озеров, - все большее сближение писателей с жизнью народа, политикой партии. Латышский критик К. Храбрый писал об Эренбурге и его мемуарах: «Мы читаем, что М, Волошин в годы испытаний казался умнее, зрелее да и человечнее многих писателей и недоумеваем, можно ли говорить о зрелости человека, который так и не понял грандиозного смысла того, что происходило вокруг него». (Волошин занимал общегуманистическую позицию: «Молюсь за тех и за других»)
Из драматургов Более всего критиковались В. Розов и А. Володин. Пьеса Володина «Пять вечеров» подвергалась критике еще в пятидесятые годы. Герои не активны, говорят о своем, судьбы не удавшиеся и проч.
Конечно, на этом фоне история с «Одним днем Ивана Денисовича» первоначально порождала иллюзии очень большие. В декабре 62 года на кремлевской встрече руководства страны и партии с писателями, куда Твардовский привел Солженицына, к ним подбежал сухонький человек в очках, схватил Солженицына за руку и долго тряс. Солженицын хлопал глазами. Потом спросил у Твардовского, кто это был. Оказалось – М. С. Суслов. Руководитель идеологической политики ЦК КПСС.
А в «Известиях» появилась положительная статья К. Симонова об «Одном дне Ивана Денисовича», в «Литературной газете» статья Г. Бакланова, тоже положительная. В этой ситуации туго пришлось «Правде» (органу ЦК КПСС) - надо откликаться. Надо хвалить. А не хочется-я-я (примечание – тон тут непередаваем J). В этой ситуации помочь «Правде» мог только непревзойденный конъюнктурщик. В. В. Ермилов напечатал в «Правде» статью, где с одной стороны говорилось, что повесть Солженицына достигает местами толстовской силы, но статью свою посвятил не одному только Солженицыну, но и повести В. Кожевникова «Знакомьтесь,???» про руководителя дорожного строительства, который, как писал И. Виноградов в статье «О современном герое» в 61 г. включил в круг своих обязанностей заботу о человеке, т. как при современной технике один человек делает работу ста. Т.е. Ермилов приравнял новое приспособленчество к произведению Солженицына. «Вот актуальнейшие произведения нашего времени».
Дальше этим приемом пользовалась во всю критика брежневского периода. «У нас есть такие писатели, как Ю. Трифонов и ?, В. Быков и Ив. Станюк, Ч. Айтматов и П. Проскурин».
Ермилов же из критики ушел. В 60-е годы он ушел в литературоведение (Фадеев и Симонов постарались). Но как раз тогда оно совершило значительный прорыв. Быть официозным литературоведом старого пошиба в это время стало не очень-то прилично. И В. В. Ермилов выпустил две довольно приличных книги о Толстом. Остался верен себе – поступил конъюнктурно – стал приличным литературоведом. В 65 году он умер, недавно отпраздновав 60-летие.
О посещении Хрущевым выставки в Манеже 52 г. декабрь. Наступление на абстракционизм. Твардовский оказался прав, что метят в реализм (см. начало лекции). В газетах появились письма «земляков» против повести А. Яшина «Вологодская свадьба» (где правдиво говорилось о северной деревне).
И хотя на съезде 53 года Хрущев заявил, что «Один день Ивана Денисовича» произведение, написанное с партийных позиций, его уже стали покритиковывать. Сурков в «Литературной газете», Полторацкий в «Известиях». Стали высказывать претензии к Ивану Денисовичу: он не герой, не борется в лагере и т. д. Картина нарисована односторонне.
Октябринский критик Н. Сергованцев противопоставил активную позицию А. Соколова (Шолохова) пассивности Ивана Денисовича, невольно приравняв сталинский и фашистский лагеря.
Против критиков повести выступил Лакшин в №1 «Нового мира» за 64 год, статья «Иван Денисович, его друзья и недруги», вызвавшая ряд собраний союза писателей. С критиком было легче спорить, чем с Солженицыным в то время. Лакшин вспоминал, что его особенно упрекали в том, что он будто бы обозначил Солженицына как магистральный путь развития советской литературы, а всю литературу разделил на друзей и недругов Ивана Денисовича.
Твардовский, тем не менее, выдвинул повесть на получение ленинской премии. В «Правде» повесть поддержал Маршак. Но были и осторожные высказывания против. 11 апреля 64 г. в «Правде» под названием «Высокая требовательность» появился обзор читательских писем, которые приводят к выводу, что повесть Солженицына заслуживает положительной оценки, но не является тем выдающимся произведением, которое заслуживает ленинской премии.
После снятия Хрущева Солженицына перестали печатать. В 67 г. он обратился с письмом в адрес четвертого съезда союза писателей с протестом против цензуры и бюрократического руководства литературой. Его письмо поддержали полторы сотни писателей, но гласности оно не было предано.
В 69 г. Рязанская организация (он жил в Рязани) исключила его из союза писателей. В это время уже вовсю отдавал произведения в самиздат.
В 74 г. – кампания против Солженицына: предатель, враг, литературный власовец. Написал правду о том, что власовцы в боевых действиях участвовали только один раз – против Фашистов – заняли Прагу. Но советские войска потребовали выслать их, а затем «освободили» Прагу вторично. Солженицын написал правду, его арестовали и на следующий день выслали из страны. Начался период двадцатилетней эмиграции. Это была самая крупная проработочная кампания в послесталинские времена.