3.12.04

 

… но в то же время Ермилов полемизировал с «Литературным критиком» в статье Вернеля, что у нас иллюстративная литература. Его статья была направлена против передовой статьи «ЛК» в №10 за 1938. «Литературный критик» совершенно верно считал, что советская литература становится все более иллюстративной, как это было и при РАППе, но бывший рапповец Ермилов литературу защищал. Снижение уровня искусства, нивелировка его формы, критика делала скидки на актуальность тематики, но об этом довольно резко говорил Фадеев в докладе «об итогах XVIII съезда ВКП (б)», на что откликнулись вообще многие критики и «ЛК» с передовой «Писатель и критик» 10 апреля 1939 года. Говорилось, что пора покончить с недооценкой роли критики, пока ещё отмечались заслуги журнала «ЛК». Гриба, Лившица, Симонова в борьбе с вульгарной социологией. Говорилось, что при общей немногочисленности критических кадров часть критиков перестала писать о современной литературе, занялась вопросами теории истории, что в редколлегии толстых журналов нет критиков. Опять-таки это подготовка к постановлению ЦК «О литературной критике и библиографии». Ну а в собственной  статье Фадеева «Писатель и критик», напечатанной 6 мая 1939 года говорилось об индивидуальностях и в частности о национальной форме в искусстве. Говорил, что целое явление в искусстве, это Всеволод Иванов, Асеев, Сервинский, Леонов, Твардовский, Лебедев-Кумач. Со своими особенностями, достоинствами, недостатками, а в критике о них говорится мало, господствует неопределенный тон с середки на половинку. А тон должен быть благородным, нужно воспитывать читателя и писателя, нельзя писать статьи на один псалтырь, критике тоже необходимо многообразие формы. В этой статье Фадеев пытался пересмотреть свою собственную позицию 1933 года, когда он заявлял, что мы с Палферовым оба коммунисты, зачем нам быть в разных течениях. Теперь про течения не говорится, но разнообразие пытается критика восстановить, когда это стало уже практически невозможным.

10 августа 1933 в «Политгазете» была напечатана передовая марксистско-ленинская теория и наука о литературе. Опять-таки против вульгаризации, теперь уже новой вульгаризации, там говорилось об «изнародовании» классиков. Со ссылкой на студентов литературных институтов. Против автоматизма конъюнктурного мышления.

30 мая 1940 года «Литературная газета» напечатала передовую «История советской литературы», где говорила, что аспиранты не пишут о советской литературе, в республиках плохо создаются истории национальных литератур, инициатива Горького не реализована, да и не принята как надо. Нет учебников по советской литературе для вузов, нет исторически развернутой монографии ни об одном даже самом крупном советском писателе. А это заслуживают Серафимович, на первом месте Серафимович, поскольку в приветствии 1933 к его 70-летию от имени ЦК ВКП (б) говорилось, что он создатель первого классического советского произведения. Заслуживают этого Серафимович, Алексей Толстой, Шолохов, Вересаев, Пришвин, Фурманов, и назывались некоторые национальные писатели. Союзы писателей Грузии, Армении, Украины, Азербайджана, Казахстана и другие до сих пор не успели обеспечить создание хотя бы кратких, обобщающих исторических очерков по своим литературам. У нашей молодежи не воспитывается серьезное отношение к советской литературе. Как раз в этом 1940 впервые была создана первая кафедра советской литературы в МИФЛИ под названием «Кафедра современной литературы народов СССР» на ней было 4 штатных преподавателя. Возглавлял кафедру Леонид Иванович Тимофеев. Там преподавались несколько национальных литератур, особенно закавказские. А спецсеминаров было только 2: один по Горькому, другой – по Маяковскому (вел Виктор Дмитриевич Дувакин), впоследствии учитель Андрея Синявского, изгнанный с кафедры, потому что заступился за Синявского на суде. Это было уже в 1950-е гг.

Так вот в статье «История советской литературы» 1940 года говорилось, что не хватает педагогических организаций, готовящих кадры, критиков и литературоведов. А наша литературная критика на протяжении ряда лет, как писал Горький, оказывалась не в курсе той огромной ответственности, которая лежит на ней, предпочитая больше говорить о своих правах, нежели о своих обязанностях перед читателем. Статья осуждает крайности: недооценка советской литературы, а подчас нигилистическое отношение к ней (это уже явный камешек в огород литературного критика) выражаются не только в стремлении отыскивать непременно теневые стороны в произведениях советских писателей, но и, наоборот, в аллилуйском, псевдопублицистиче-ском отношении к предмету. Углубление интереса к литературному процессу в целом связывается в статье с интересом к литературам народов СССР. Он должен прийти. И ставится методологический вопрос об историзме, хотя и без этого слова. Вопрос о создании истории советской литературы – это вопрос о развитии исторического мышления в нашей критике, об изучении великого опыта нашей литературы, литературы нового социалистического человечества. И это завет Максима Горького всем нам.

(Горький значение историзма подчеркивал в статье «О социалистическом реализме» 1933 вслед за Воронским, который это делал ещё в 1925 году в статье «История мидян темна и непонятна»).

Таким образом, вопросы о критике литературоведения ставились в «Литературной газете» неоднократно. Но не было общественных изменений, которые послужили бы толчком принципиальным изменениям критики. И не было новых сил в критике, наоборот, в 1937-38 годах критика очень пострадала. Уговоры вряд ли могли сыграть принципиальную роль хотя в чем-то сглаживали эту критическую ситуацию.

Но в основном «ЛГ» занималась естественно не критикой, а литературой. Что в 1934 с удовлетворением отмечал Лев Славин. Скажем, 1933 году «ЛГ» только она одна единственная откликнулась на присуждение Бунину Нобелевской премии, а также охарактеризовала Бунина, как матерого волка контрреволюции. Реакция была своеобразной.

С 1933 учинилось влияние на «ЛГ» Горького, который напечатал в них статьи о темах по поводу одной дискуссии беседы с молодыми о литературных забавах, о бойкости и другие. Перед первым съездом писателей произведен смотр молодых писателей. Аркадий Гайдар, Семен Яковский, Авдеенко и пр. Стали публиковаться статьи о литературах народов СССР. Под влиянием Горького Виктор Гольцев занялся грузинской литературой. Валерий Корпотин – армянской и т.д.

Появились статьи об отдельных журналах, не все было успешно в оценках, но всё-таки какие-то обобщения были. О детском журнале в 1935, об интернациональной литературе тоже в 1935, будущей иностранной литературе. 1936 году была статья Петра Павленко «Наш лучший журнал» о «Знамени». Павленко специализировался на военной тематике, так что у него лучший журнал был, конечно, «Знамя» (который специализировался именно на оборонной тематике).

Павленко вместе с Эйзенштейном писал сценарий фильма «Александр Невский». Это пожалуй лучшее, что от него осталось. Хотя славен он был потом послевоенным романом «Счастье». О воссоздании хозяйства Крыма после оккупации.

Там же в «ЛГ» происходила дискуссия о формализме, так называемом. Дискуссия о народности. Постоянно критиковался вульгарный социализм.

Во второй половине 1930-х гг. в целом «ЛГ» стала более суровой, исчезли фельетоны Ильфа и Петрова, карикатуры кукрыниксов.

Если толстые журналы являли пример литературной инертности, то литературная газета продолжала дискуссии о политической поэзии, о книгах Георга Лукача и вообще о литературном критике. Но появились и проработочные статьи уже во время т.н. дискуссии о формализме в феврале-марте 1936 года. А особенно в первой половине 1937, когда печатались статьи с подзаголовками «Выжечь до конца», «Политическая слепота», «Подрывная работа», «Уничтожить шуховщину» (был такой Иван Шухов, который про коллективизацию неправильно написал).

В «ЛГ» конечно печатались и письма писателей, всегда коллективные, которые осуждали репрессированных политических и военных деятелей, да и писателей тоже. Одну такую статью с осуждением Тухачевского и его группы потребовали подписать Пастернака. Пастернак отказался подписывать эту статью, но его подпись в литературной газете все равно появилась.

Во второй половине 1937 года волна разоблачений стала постепенно утихать, но ещё сохранялось другое следствие этой атмосферы страха – боязнь писать о современности, всё больше становилось юбилейных материалов. С середины 1946 по 1948, в течение полутора лет, тогдашние 6 полос «ЛГ» заполнялись в основном историко-литературными и юбилейными материалами. Хотя «ЛГ» заявляла на словах о своем негативном отношении к юбилейному пустословию. Отмечают не самые круглые даты: 30, 130, 170 лет со дня смерти, рождения того или писателя. Ядро этих материалов составили пушкинские юбилейные материалы, печатавшиеся с сер.1936-1937. А также материалы о Гоголе, Некрасове и другие. Юбилей Тараса Шевченко отмечали трижды за три года в 1936: 75 лет со дня смерти, 1939 – 125 лет со дня рождения, осенью 1939 в связи с захватом Западной Украины и Белоруссии ещё раз решили отметить юбилей Шевченко.

Широко отмечались юбилеи и других классиков национальных литератур: грузинской, армянской, белорусской. И наиболее выдающихся произведений: «Витязь в тигровой шкуре», армянского эпоса «Давид Сасунский», о национальном фольклоре тоже много писали, о национальных классиках, средневековых поэтов.

И совсем мало печаталось статей о современных писателях, за исключением грузинских, которых активно переводили. Не забывали в принципе зарубежных. На последней полосе печатался литературный календарь – заметки как о русских, так и о зарубежных писателях, в том числе к тому времени забытых, как например, Гюйсманс. Для просветительских целей это было полезно.

Но отдельные материалы о современной литературе все же были, например, 30 октября 1937 года статья Всеволода Вишневского «Советская драматургия», юбилейная статья (20-летие Советской власти).

15 января 1938 года была редакционная статья о современной поэзии, где мало конкретного материала, больше призывов, и говорится не только о поэзии, но и о слабостях советской критики.

1938 год был переходный. В 1939-40 годах историко-литературные материалы уже не главенствуют. Появились обзоры содержания журналов: месячные, за несколько месяцев, потом полугодовые и годовые обзоры. Появились и рецензии на национальные журналы и сборники, на новые произведения, монографические статьи о писателях, о литературе вновь приобретенных республик и областей (Западной Прибалтики, Западной Белоруссии).

Но по-прежнему было все-таки много привязок к датам. Например, о Горьком писали в годовщину его смерти в 1937 и дальше каждый год. У Ермилова был цикл статей «Мечта Горького» (1936). Бывший рапповец, сторонник тех, кто Горького шельмовал. Теперь он мечту Горького описывает.

Регулярно печатали теперь статьи о Маяковском. К 10-летию его смерти в 1940 году был специальный номер «ЛГ», посвященный ему. Печатались дискуссии, посвященные книгам Маяковского. После 1938 года «ЛГ» довольно много материала посвящала умершим писателям Фурманову, Багринскому, Николаю Островскому. Тем кого посадить уже было нельзя. Продолжала газета уделять внимание национальным литературам. В них в 1930-е годы освещались деканы украинская, азербайджанская, белорусская, узбекская. Писала газета «Дружба народов» - ещё одно горьковское начинание.

30.09.1939 года «ЛГ» напечатала редакционную статью «Внимание современной теме», с призывом изображать социалистическую действительность.

Развитие этого положение дали через полтора года Петр Павленко и Федор Левин в докладе «Образ советского человека в современной прозе» на партсобрании союза писателей.  Доклад этот был опубликован в «ЛГ» 4 февраля 1941 года. Там говорилось, что значительные произведения последнего времени – это 4-ая книга «Тихого Дона», «Севастопольская страда» Сергея Оценского, «Пархоменко» Всеволода Иванова (одна из самых слабых его вещей), «Два капитана» Вениамина Каверина, повесть Валентина Катаева «Шел солдат с фронта». Но это в основном книги о прошлом, как бы окраинные темы, это книги авторов, вошедших в литературу в 1920 годы и раньше. Современная тема участок наиболее неблагополучный. Происходит ослабление реализма в литературе, формируется теория о бесконфликтности, о пережиточности конфликта. Говорят, что конфликты присущи прошлым векам, а в бесклассовом обществе, которое мы создали, конфликты заменяются легко исчезающими недоразумениями, легко выясняемые героями и авторами без всякого труда и без всякого интереса для читателей. Таким образом, в докладе предвосхищаются два основных вопроса, которые будут обсуждаться в конце 1940-х годов после войны: бесконфликтность и тема современности.

Вопрос об этом был уже поднят в начале 1941 года, но война от этой темы увела, там конфликт появился. Доклад Павленко и Левина вызвал оживленные прения, «ЛГ» в обсуждении этих проблем и в обсуждении творчества молодых осталась пассивной. Широко публиковала материалы писательских собраний, но не выступала с обобщающими статьями. Предпочитала обтекаемый обзор журналов. Одна из постоянных тем, которую Горький тоже старался поддерживать в «ЛГ», - военная. В связи с приходом фашистов к власти в 1933 году в Германии. Ещё 1 августа 1936 года «ЛГ» публикует редакционную статью «Литература и война». 5 июля 1937 года – «Против фашизма и войны» и т.д. Хотя тогда специальных политических листов в «ЛГ» не было.

6 апреля 1941 вновь передовая, оборонная тема с призывом не лакировать действительность, а показать суровую правду войны. Обсуждалась пьеса Константина Симонова «Парень из нашего города» 21 мая 1941. Там герой отправлялся в Испанию, попадал в плен к немцам контуженный. Пытался говорить по-французски.

Появилась статья Веры Смирновой «Сценарий и фильм» о кинофильме «Тимур и его команда» А. Гайдара. Статья Бориса Ивантера «Воспитание и детская литература» и т.д. как видите, было очень много материала перед войной о войне. Собственно говоря, вопреки сталинской политике. Сталин считал, что не надо афишировать приготовления к войне. И что война начнется ещё не сейчас и не раньше 1942 года.

И дискуссии об отдельных произведениях. Примечательней всего была дискуссия о «Тихом Доне», вылившаяся за рамки «ЛГ». Она тоже была связана с предстоящей войной, хотя не так очевидно. Когда появилась в 1940 году последняя 8 часть «Т.Д.», очень многие были разочарованы. Григорий Мелехов, положительный герой, правдоискатель оказался в бандитской шайке. Оказался один, потерпел полный жизненный крах. От такого советская литература отвыкла.

И Владимир Ермилов в «Правде» разгромил это завершение «ТД». Сталин прочитал его статью и велел на следующий день оспорить его статью в «Правде» же. Нашли редактора … Юрий Лукин, который за ночь написал статью, опровергающую статью Ермилова, и на следующее утро вышел номер «Правды» с другими выводами. В чем дело?

У Шолохова была судьба не такая уж простая…

Очень импонировал Сталин, как автору «Подн. целины». (Сталин сделал революцию в деревне, коллективизация)

Дальнейшая публицистика Шолохова была вся сугубо официозная, начиная с выступления на XVIII съезде партии в 1939 году, когда он кричал: «Мы, товарищ Сталин, сложим голову всем этим предателям, которые в нашей среде». После этого (после того, как ему самому чуть голову не сняли) начался его закат. Сломали человека.

Несмотря на то, что Юрий Лукин против крайности статьи Ермилова выступил, развернулась не очень приятная дискуссия в «ЛГ». Лукин в статье «Большое явление в литературе» говорил о лучших классических советских традициях, говорил, что это рождение советской классики, что развязка правомерна, народная трагедия выражается в том, что Григорий погиб, т.к. оторвался от народа. Т.е. у него уже была заложена основа той концепции, которую потом развил Ермилов – концепция отщепенчества: автор не виноват, а виноват персонаж.

Особенно всех волновал именно конец, начиная со статьи Давида Заславского «Конец Григория Мелехова». Конец романа и конец героя рассматривались в одном плане. Марк Чарный в статье «О конце Григория Мелехова и конце романа» заявил о нетипичности героя или оговорил он, типичность эта узкого круга людей. Гуманизм Шолохова приобрел несколько абстрактный характер.

Иосиф Гринберг обвинил Чарного в схематизме в статье «Арифметика и литература». Отметил закономерность колебаний Мелехова. Но, как и Чарный, не видел логики в развязке Ермилов. Он опять напечатал статью «О Тихом Доне и о трагедии» 11 августа 1940 года. Ермилов назвал ТД исключительно своеобразным произведением, первая советская трагедия оказалась эпопеей. О Григории Ермилов писал: «Мотивы поступков Г. Мелехова в 8 части становятся чрезвычайно мелкими для трагического лица. В 8 части Г.М. получает новое качество социальное и художественное, вступает на путь отщепенчества, приходит к полной опустошенности». Сам Шолохов никогда не был согласен с концепцией отщепенчества, но как критический реализм оправдывал классиков XIX века перед лицом официоза, так и концепция отщепенчества оправдывала автора за счет героя.

Аналогично Ермилову высказался Вениамин Бефеншейдер 8 сентября. «Мелехов из искателя личной правды превращается в искателя личного покоя, а типическая история героя становится его частной историей». Марк Чарный продолжал наставить на своем. Герой не типичный, гуманизм Шолохова абстрактный. Павел Громов заявил, здесь нет нарушения логики образа Григория, двойственна природа крестьянства. Но ошибка автора в том, что Михаил Кошевой виноват в гибели Григория, т.е. нетипичен по сути Кошевой. Громов называет этот образ художественно неправильным, схематичным. Виноват герой. Неправильный образ Кошевого может создать впечатление, что судьба Григория – типичная судьба крестьянина. Статья «Григория Мелехов и Михаил Кошевой». Конечно, крестьянству досталось так, что судьба Г.М была типичной судьбой крестьянства. Но признать это официальная критика не могла. После этого вывода Павла Громова, что виноват Кошевой, «ЛГ» неожиданно оборвала дискуссию, не дав никакого обобщения.

Правда в последнем спаренном 11-12 номере «ЛК» появилась статья Бориса Емельянова «О ТД и его критиках». В связи с вопросом о трагическом, в духе высказывания Маркса и Энгельса. В частности работы Маркса «Критика гегелевской философии права. Введение» 1843-44 год. «Покуда оспенный режим, старый режим, как существующий миропорядок, боролся с миром, ещё только нарождающимся. На стороне этого оспенный режим стоял не личное, а всемирно историческое заблуждение», - писал Маркс. Поэтому его гибель и была трагической. Маркс допускал, что и консервативные какие-то силы могут оказаться представителями трагизма, когда на их стороне всемирно историческое заблуждение.

Емельянов против ермиловского раскалывания образа Григория на двое. Один бунтующий против зверской патриархальности батюшки, другой – опустошенный, изверившийся во всем в 8 части. Объективно, заявлял Емельянов, трагедии среднего казачества нет. Судьба его разрешима в условиях революции. Но Григорий в весь огромный, волнующий мир переносит свою душу, создает трагедию в своем сознании.

Решительно объясняли все критики колебания Григория между двух начал его личной слабостью, бессилием разобраться в окружающем мире. Вот где постоянно то под одним, то под другим влиянием. Его упрекают в равнодушии к истине, а талант писателя сыграл с ним злую шутку, заставляя читателя почти сострадать герою, ставшему бандитом. Этот штурм настолько силен, что позиция немногих защитников 8 части ТД сведена к простой обороне.

Критика утверждает, что раз в 1928 массы казачества пришли к пониманию объективного хода истории, Григорий сохранил свое личное заблуждение и превратился в отщепенца, вызывающего лишь отвращение. Таков вывод критики. Она готова объяснять всю исключительность судьбы Григория его усталостью, опустошенностью, растерянностью и безволием. Но, пишет Емельянов, Григорий одновременно сознает свою вину и невиновность. Именно это порождает его колебания, слабость, безволие. Шолохов дал картину действительных препятствий, мешающих приблизиться герою к исторической правде. А героя наделил мужеством, благородством, чуткостью. Нельзя ничего свести к его якобы личной слабости. Шолохов впервые в нашей литературе показал трагическое в революции и Гражданской войне, пишет он опять-таки. Он первый дал ощущение всей огромной сложности пути мирового сознания к пониманию объективного хода истории. Обогатил ощущение подлинной исторической действительности, показав весомо и зримо, что сила привычки миллионов и десятков миллионов самая страшная сила. Показал, что Григорий не просто отщепенец, не просто выражает свою личную слабость, что это слабость крестьянства, слабость, свойственная массам при переходе к другому обществу.

Дискуссия в «ЛГ» оборвалась в связи с тем, что ТД был выдвинут на только что учрежденную Сталинскую премию. В комитет по Сталинской премии входил А.Н. Толстой. Ему дали на рецензию ТД. Он  в ноябре 1940 года дал двойственный отзыв. С одной стороны, ТД вызвал и восторг, и огорчение, влияние огромно, с этим мерилом и надо подходить к качеству произведения. «За последние 20 лет мы не имели такого значительного произведения», - подчеркнул А.Толстой. но вместе с тем, отзыв был и кислый. Мелехов уходит в бандиты, это ошибка писателя, если роман этим кончить. Если бы Шолохов провел Григория через первый год в армии на другой путь, то художественная структура романа развалилась бы, потому что она замкнута в узком круге старозаветной казачьей семьи Мелехова и Аксиньи. Выйти из него Шолохов, как честный художник не мог. Потом через два года он признал роман по языку, сердечности, человечности, пластичности произведением общенациональным, общерусским, народным, но это уже было во время ВОВ в 1942. А пока вот так.

А композиция, писал П.Толстой, требует дальнейшего раскрытия судьбы Григория. Произведение художественно на большой высоте, но, может быть, Шолохов под влиянием масс исправит свой конец. (Сам А.Толстой кончал «Хождение по мукам»)

При голосовании на присуждение сталинской премии, председатель комитета Фадеев голосовал против.

Почему это произведение, которое не подходит под каноны социалистического реализма Сталин принимал? В силу своего политического прагматизма. Войны он все-таки ожидал. ТД – кость, которую бросили казакам в ожидании войны.

Сталин использовал литературу тоже для проведения своей политики. Период ВОВ для критики был неблагоприятным. Не было средств даже на то, чтобы издавать все те журналы, которые выходили до войны. Закрылось «ЛО», «Молодая гвардия», Красная новь» (1942), «Ленинградская звезда» (на год). «Литературная газета» и «Советское искусство» объединены в «Литература и искусство» под редакцией Фадеева.

Многие критики ушли на фронт. Критику винтовку в руки…

База самой критики сузилась. В «ЛИ» («Литература и искусство») редакционные статьи упрекали критику в том, что она сочла себя демобилизованной, печатаются только нетребовательные, недейственные статьи, отклики и обзоры. Критике отводятся задворки журналов. Характер статей и рецензий преимущественно умилительный. Возможно, после шельмования второй половины 1930-х годов критики обрадовались такой ситуации, когда можно было уже не шельмовать, а хвалить своих коллег. Алексей Сурков в статье «Товарищам критикам» (ЛИ, 1942) писал, что после войны литература не будет такой, какой была до войны. Критика должна распознавать ростки нового в современных произведениях. Тем безболезненнее будет проходить рост нового. В статье нет никакой идеализации предвоенной литературы, подлинно народной, классической, советская литература представляет собой Алешу Поповича рапповцев только в будущем. Он допускает, что рост нового будет происходить болезненно. Думает о том, как бы сделать, чтобы он происходил наименее болезненно.

Борис Эйхенбаум в статье «Поговорим о нашем ремесле» («Звезда, 1943, №2), время блокады Ленинграда, в отличие от писателей Суркова, Фадеева, видел в критике недостаток публицистичности, а научности. Хотя сам не научно отказал критике в праве считаться особой специальностью. Критика была уже в таком состоянии, что Эйхенбаум уже перечеркнул сам институт критики. Отказал ей в праве был специальностью, главное назначение которой устанавливать, как и о чем надо писать. Т.е. отвергает догматическую критику, критику, командовавшую литературным процессом. Эйхенбаум вообще отказал в праве быть кем-нибудь, кроме писателей и литературоведов. Все настоящие критики были или тем, или другим. Если и появлялись критики как таковые, то в смутные для литературы времена, ненадолго. Как мотыльки и слава богу, что исчезли. Подчеркивает сам факт смутных для литературы времен. Эйхенбаум призывает заново прочитать литературу прошлого в свете современных проблем, а это позиция чисто литературно-критическая. А также сблизить литературу с литературоведением. Т.е. подтолкнуть литературоведов писать о современной литературе. Эйхенбаум надеется, что такая принципиально новая критика вот-вот возникнет. Алексей Сурков надеется на совсем другую литературу, Эйхенбаум – на другую критику.

Война встряхнула людей, по инерции были и критические выступления против писателей, которые что-то попытались представить как не банальное. Например, Леонид Леонов напечатал довольно скоро после войны пьесу «Нашествие». Во много трагическое содержание пьесы отпугнуло критиков. Леонов в статье «Голос родины» выдвинул требование не исключать из искусства мотив страдания. Конечно, по началу господствовала тенденция облегченного изображения войны, особенно в кинематографе. Горе народное, писал Леонов, нуждается в своевременном отклике. А во время радости с искусством можно и помедлить.

А. Сурков в своем творческом отчете на заседании военной комиссии союза писателей в 1943 году говорил, война научила нас говорить тогда, когда это нужно и когда это вызвано самим характером развивающейся борьбы, прямо и жестко. Война научила нас реалистическому отношению к тому, что происходит в жизни. И тем открыла нам путь к сердцу читателя. Это по существу признание в нереалистичности предвоенной литературы. (Притом, что главный критерий был реализм; только реалистическую литературу признавали настоящей).

Сурков в связи с этим вспоминал мрачные эпизоды войны: трусость, отступления и т.д. Отметил, что на войне очень читаются стихи. Особенно стихотворение Симонова «Жди меня». У нас немного стихов, являющимися выразителями подспудных ощущений человека, встречающих и сегодня и завтра смерть. Бывший рапповец сегодня защищает подспудные ощущения человека.

Педалировал проблему правды в литературе, подобно Леонову и Суркову, также новый председатель правления союза писателей Николай Тихонов (1944-46). В докладе «Отечественная война и советская литература» (3.02.1944). Хвалил молодого К.Симонова как за стихотворение «Жди меня», так и за стихотворение «Убей его». Ссылался на произведения Леонида Соболева, Бориса Горбатого, Василия Гроссмана, Михаила Шолохова. В 1944 положительно оценивал «Нашествие» Леонида Леонова и ряд других вещей. Назвал Андрея Платонова автором хороших военных рассказов. Раньше его рассказы страдали от обилия странных людей, а теперь странные люди стали жить совсем не странной жизнью. Особенно Тихонов выделил пьесу К.Симонова «Русские люди» (значительное название). В период войны переосмыслен главный методологический критерий народности. Если раньше народность была определением социального гуманизма, сочувствие к обездоленным, то теперь именно национальная гордость.

Это напрямую сказалось в литературе, А.Н. Толстой написал рассказ «Русский характер», и на ту же тему Константин Тринев «В семье» (про изуродованного танкиста).

Сталин подчеркивал родство красноармейцев не только с Суворовым, Кутузовым, Багратионом, но и с А. Невским, Дмитрием Донским. Всячески поддерживали единство национально-патриотической традиции.

С точки зрения патриотизма выступали и руководители союза писателей, только у них, особенно у Фадеева, было больше упора на интернационализм, они ещё не поняли, что для Сталина теперь есть хорошие и плохие нации. (миролюбивые и агрессивные)

Как раз уже во время войны начались репрессии против целых народов, в том числе и против чеченского.

Фадеев «Отечественная война и советская литература» (1942) отметил распространение лирики, публицистики, сатиры и юмора. Сказал, что навеки останется в памяти народа благородное имя Евг. Петрова. Фадеев, Сурков, Тихонов констатировали то, что тылу явно не повезло, изображения тыла. Была организована в 1944 году специальная дискуссия. Приподнимавшая за её актуальность слабые произведения. По настоящему серьезное произведение о тыле, о деревне в тылу появилось только в 1958 году – роман Федора Абрамова «Братья и сестры».

Фадеев отмечал и упущения в других темах. Например, не пишут, как советский человек, даже организованный и расхлябанный, становится передовым во время ВОВ. Но тут Фадеев заметил особенность русского национального характера, которую в свое время заметил со стороны германский канцлер Отто Бисмарк: «Русские медленно запрягают, но быстро едут» J

Тогдашняя критика квалифицировала литературу по темам и по предметам изображения. Это связывалось с проблемой непосредственной действенности искусства. Так во время обсуждения состояния критики в Союзе писателей в августе 1942 года Фадеев призывал критику уделять максимальное внимание культуре грузин, армян, азербайджанцев, поскольку враг рвется к Кавказу.

При этом Фадеев ориентировал критику на малые оперативные жанры критики и на устные выступления. Толстые фолианты будут после войны.

При обсуждении журнала «Знамя» в августе 1943 года Фадеев посетовал, что отдел критики и библиографии страшно слаб и мал. Призывал по возможности ничего не пропускать, и халтуры тоже. Давать хотя бы аннотации с положительной или отрицательной оценкой, с каким-то выводом. В статье «О советском патриотизме и национальной гордости народов СССР» (1943) Фадеев перечисляя имена классиков начиная с Пушкина и заканчивая Горьким, включил в этот ряд Ф.М. Достоевского. И он уже стал предметом национальной гордости. А в число выдающихся русских музыкантов эмигранта Сергея Рахманинова. Но в принципе была уже идея нашего всемирного превосходства над Западом, который слишком покорился фашистам, в том числе и писателям.

К. Федин в 1943 в «ЛИ» опубликовал статью «В поисках Пушкина», которую потом в своих собраниях сочинений назвал «Михаил Булгаков о Пушкине». Сочувственный отзыв о постановке МХАТа «Последние дни» Булгакова. Действует в основном окружение Пушкина. «Булгаков был человеком талантливым, понимающим театр и остроумным». Булгаков извлекался из небытия. Пушкина в постановке недостает. Недостает славы, величия, света пушкинского гения. «Пушкин был не только жертвой истории, но и её творцом». Фактически это упрек Булгакову.

Писатели занимались и обобщениями исторического пути советской литературы. В ноябре 1942 состоялось заседание Академии Наук, посвященное 25-летию революции, и на нем А. Толстой сделал доклад «Четверть века советской литературы». Доклад базировался на идеи патриотизма, противопоставленный пафосу космополитизма и псевдоинтернационализма. В России, говорил Толстой, начались общечеловеческие исторические процессы. «Общечеловеческие» здесь вовсе не означает сближение разных стран, людей, позиций. Общий здесь всечеловеческий путь, а он был единым для всех: путь социализма.

Констатируется упадок русской литературы после Льва Толстого, единственное исключение делается для Горького. Из советских писателей наряду с ним выделяет Маяковского и Шолохова, как автора ТД, называет общерусским, национальным произведением. Называет советскую литературу литературой ответов, а не вопросов. Героя её – человека идеи и действия, нередко это коллективный герой. Ей свойственен оптимизм, жизнеутверждение, а также гуманизм (но не жалости, а человечность историческая). Собственно в исторических романах констатируется переход от романтического восприятия истории к исторической конкретности. В довоенной литературе было много незрелого, т.к. художественные формы вырабатываются в период затишья. Отмечен недостаток глубокого человеческого портрета. Тем не менее, именно с войной Толстой связывает начало великого процесса. В доказательство подъема литературы называют имена поэтов, начиная с Твардовского и Симонова, включаю Илью Сельвинского и Анну Ахматову с её патриотическими стихами. Называются так же имена некоторых прозаиков и драматургов. В связи с отсутствием сатиры Толстой поминает добрым словом романы Ильфа и Петрова, рассказы Зощенко, хотя и полагает, что сатира Ильфа и Петрова ушла в прошлое вместе со своим героем. Осуждается критика в частности за языковое однообразие. Но Толстой ожидает нового Белинского. Говорит о литературах народов СССР, которые насчитывает до 40 с прибалтийскими. Эта литература создается на 90 языках. Но, сказал Толстой, с развитыми литературными традициями только украинская, белорусская, еврейская, народов Прибалтики. Закавказские литературы весьма неосторожно забыл. А о среднеазиатских сказал, что культурные традиции там древне и глубоки, но в Средней Азии литература служила исключительно феодальной верхушке. До революции, разумеется.

Конечно, доклад его во многом догматичен, не особенно грамотен, но хоть утверждает разные культурные ценности. Через несколько лет официальная критика будет вспоминать этот доклад как ошибочный. Из-за Зощенко, Ахматовой, Сельвинского. Хотя причин называться не будет, чтобы не ронять авторитет уже умершего классика советской литературы. А пока звучит как основной.